Дом танцующего дракона

самый дорогой румынский коньяк

Из зеленой листвы на меня медленно клонилась голова гигантского богомола. Фасеточные глаза бесстрастно изучали пришельца. Мир, черно-белый, клетчатый, очень яркий – до боли яркий – обступал приближающуюся фигуру со всех сторон. Он – чужак – я – был призраком, был чужаком в этом царстве, принадлежащем насекомым, в царстве, где гигантская мантисса восседает на ложе из человеческой плоти.

Муравейник, улей, термитник – это только одна из возможностей, не менее насыщенная, чем существование людей. Крохотные существа, одетые в хитин, раздвигаются в числе и размере. Им не нужно убеждать других в своей правоте – они и так уже знают, что земля отдана им.

Джон Персифаль - английский аристократ и знаменитый шизофреник, оставивший потомкам автобиографию своего безумия и последующего исцеления. История его соскальзывания проста своим искушением: в какой-то момент он стал слышать голоса и решил, что с ним разговаривает Бог. Ему казалось, что он обрел дар панглоссии, разговора на всех языках, дарованный когда-то апостолам - и потому он позволял произноситься любым словесным и слоговым сочетаниям, приходившим ему на ум. Он слышал указания и позволял случатся тому, что они приказывали. В какой-то момент он обнаружил, что голосов стало слишком много, что приказы их постоянно противоречили друг другу, и что его собственное тело уже не подвластно ему. Раздавался голос с неба, тело дергалось и начинало плясать - или хватало нож и пыталось ударить прохожего. Он - тот он, который Джон - стал просто одним из наблюдателей, обитателем одной из многих комнат в громадном здании обезумевшей души. Поэтому обратный его путь был долог и сложен - ему пришлось стать настоящим политиком, уговаривавшим свои голоса делать одни вещи и не делать другие, стараться подчиняться одним командам и не подчиняться другим. В какой-то момент он почти обрел былую целостность - по крайней мере, голоса уже не имели над ним былой власти, он вновь вошел в общество, хотя и носил до конца своих дней отмету отверженного, когда-то безумца.

Самое сложное в искательстве своего духовного пути - пройти по лезвию бритвы: с одной стороны, не поддаваясь искушению поверить, что наконец обрел истинный маяк, что что-то в тебе может быть не относительным, а абсолютным, что-то имеющее форму, и подчинить себя этому чему-то, позволяя ему распоряжаться, а себе уступать; с другой стороны, отпуская себя с поводка рациональной самоцензуры, за периметр каждодневных привычек на достаточное расстояние, чтобы суметь увидеть новое и продвинуться еще на один шаг. Конечно, конечно, конечно - непрерывная болтливая самость, объясняющая себе, что же именно происходит, порождающая все тексты, и этот текст в том числе, - есть только маленький кусочек, одна из сопочек горной гряды своего психического. С другой стороны, как отпустишь ее насовсем - все другие сопки, почитай, что кочки на болоте, или что спящие вулканы - никогда не знаешь, что будет там, куда ступит твоя нога, там почва еще ненадежнее и коварнее. Неразрешенные бессрочные противоречия упираются в бетонную стену небытия.

Потому что все демоны и ангелы внутри нас, и их острые когти всегда наготове, чтобы растерзать ничтожную самость на части. Отпускать себя от себя можно не раньше, чем все они - все мы - все я - удовлетворены, довольны друг другом и блаженно растворяются в небытии.